Итак, сегодня люди вновь вышли на улицы Москвы отстаивать свои права и пытаться вернуть украденные у них выборы. В этот раз формат был в виде старых добрых прогулок по бульварам, известных ещё с 2012 года. Маршрут следования - от Кропоткинской до Чистых прудов. И вот уже с самого утра к этим точкам брошены все полицейские и росгвардейские силы с целью не допустить "массовых беспорядков" и очередного "майдана". Во что же это вылилось?
ПАВЕЛ ВАСКАН Поцелуй Турайды Это случилось однажды после полубессонной ночи. У меня давно была запланирована прогулочная поездка в Турайду, и с утра, благо была суббота, я решился, будто бы повинуясь некоему тонкому зову. Был конец мая, и легко одевшись и прихватив книгу в дорогу, я поспешил…
Эмануэле Имбуччи -- ученик Лука Виотто. Он был у него 2м режиссёром на "Рафаэль: Принц искусства". Фильм о Микеланджело сделан в том же ключе, что и вся начатая Лука Виотто серия фильмов ( Collapse )
В мае в «Мастерской Петра Фоменко» состоялась премьера «Чайки» в постановке Кирилла Пирогова, где Цыганов играет беллетриста Тригорина. А осенью актера можно будет увидеть в фильмах «Одесса» Валерия Тодоровского, «Тварь» дебютантки Ольги Городецкой и нескольких других проектах. Мы поговорили с Евгением о природе гениальности и о том, кого искусство делает лучше в первую очередь.
«Чайка» Кирилла Пирогова — постановка классическая. Чем она прежде всего важна?
В самой пьесе много о театре, в том числе о старых и новых формах. Тригорин говорит: «Но ведь всем хватит места, и новым, и старым, — зачем толкаться?». Наверное, можно сказать, что спектакль придерживается старой формы. Я видел разные спектакли по Чехову. Может быть придумано все что угодно, но в итоге чеховский текст — самое сильное, что есть в любой постановке. Герои, отношения, слова. То, что в этом спектакле не было изначально желания перевернуть все с ног на голову или добавить что-то, с одной стороны, пугало, потому что зачем нужна очередная «Чайка». Но наш мастер Петр Наумович Фоменко часто повторял: «Все уже было, не было только нас с вами». Таким составом мы к этому тексту раньше не притрагивались, для нас это событие.
Сцена из спектакля "Чайка"
Вы хотели бы, чтобы «Чайка» стала долгоиграющим спектаклем, как «Одна абсолютно счастливая деревня» или «Бесприданница»?
Время — очень условная категория. Я поставил спектакль «Олимпия», который шел три года. Сейчас неизвестно, когда он пойдет в следующий раз, может, и никогда. Или через какое-то время мы поймем, что без этого спектакля не можем существовать. Он редко шел, я переживал по этому поводу, а потом понял, что чем реже идет спектакль, тем большее это событие. Значит, надо ценить эти редкие встречи. Наверное, «Деревня» в этом смысле особенный спектакль, который случился сразу и идет уже 20 лет. А «Бесприданницу» мы, наоборот, стали воспринимать и ценить со временем. Должно было пройти несколько лет, чтобы мы в нем начали распределяться и чувствовать, что там вообще происходит. Вначале были совсем растеряны.
Петр Наумович одобрял вашу работу в кино?
Когда я уже поступил в театр, он подошел ко мне и спросил: «Тебя в кино-то зовут сниматься?». — «Зовут». — «Отказываешься?». — «Отказываюсь». — «Ну ты от всего-то не отказывайся, а то позовут-позовут и перестанут». Это было очень странно слышать от Петра Наумовича, все знали, как он ревностно относится к артистам и съемкам, но тем не менее.
И теперь вы один из самых востребованных актеров в российском кино. Кажется, что вас зовут везде.
Зовут, да. Но если меня нет в фильме, это не значит, что я отказался. Бывает, что отказываюсь, но бывает, что и не предлагают.
Когда в последний раз вас звали к себе в кино люди, с вами не знакомые?
Так было с фильмом «Тварь», например. Я знаю хорошо Филиппа Ламшина, который выступил продюсером. Я поговорил с режиссером Олей Городецкой. Сценарий у картины достаточно черный, а Оля мне показалась человеком на удивление светлым, вот этот контрапункт меня и заинтриговал.
Кадр из фильма "Тварь"
Зато «Одесса» Валерия Тодоровского — уже второй ваш совместный проект.
С Валерием Петровичем крайне интересно работать. Он очень внимателен к моменту, который возникает на площадке, к атмосфере, к природе артиста, к какому-то чувству правды.
«Одесса» — его личная история, отчасти построенная на детских воспоминаниях. Главный герой фильма — мальчик Валерик. Фильм уже называют «Амаркордом» Тодоровского. Может, не самое легкое сравнение, поскольку оно накладывает большую ответственность. Но Валерий Петрович действительно большой режиссер. Это все, что я могу сказать, поскольку фильм еще не видел.
Вы быстро согласились?
Валерий Петрович позвонил мне под Новый год и сказал, что у него для меня есть сценарий. Я его прочитал — он сильно отличался от фильма в сторону, я бы сказал, откровенно-эротическую. Это для меня сложный момент, но я согласился, поскольку Валерию Петровичу доверяю. Наверняка есть режиссеры, которым лишь бы раздеть артистов. Но Валерий Петрович не про это. Все-таки он рассказывает историю. Ему не нужно шокировать, удивлять публику или демонстрировать степень своей свободы. В итоге само собой сложилось, что история рассказывается через другие акценты. Будем надеяться, что для зрителя этот фильм будет не меньший подарок, чем для меня — процесс его создания.
В "Одессе" Евгений Цыганов играет журналиста-международника
Алексей Учитель будет снимать кино о Цое с вашим участием. Чем вас поразила эта история?
Я не знаю другого фильма об исторической личности, где эта личность практически не появляется в кадре. Мы видим его семью, детей, друзей, продюсера, фанатов, видим даже водителя «Икаруса», с которым столкнулась его машина, но нет артиста, который играет Цоя. С точки зрения драматургии это интересно. Чем-то, наверное, похоже на пьесу.
Чем вы руководствуетесь, выбирая тот или иной сценарий?
Я не люблю предсказуемость. Иногда ты открываешь первые три страницы и уже знаешь, что будет дальше происходить. Хотя, например, когда я открыл сценарий «Человека, который удивил всех», сначала решил, что это кино о деревне. Потом думаю: «Странно, кино о деревне, Чупов и Меркулова — что-то на них не похоже». Если прочитать первые десять страниц, складывается впечатление, что это советское кино о егере. Когда егерь надел на себя женское платье, я подумал: «Вот это номер». То есть они меня удивили.
Конец угадали?
С концом я был не очень согласен, но это мои личные ощущения. Не я в этой истории режиссер. Все равно процесс был очень интересный. Поскольку мы живем в эпоху продюсерского кино, не только в нашей стране, но и во всем мире, намерения очень быстро считываются. Часто художники, то есть режиссеры, вынуждены обслуживать продюсерскую необходимость.
А я учился в Киношколе, я люблю кино, где есть автор, кино, которое имеет больше отношения к искусству, нежели к бизнесу. Иногда получается попасть в действительно творческий процесс. У меня сейчас закончилась работа с Александром Зельдовичем. Тяжелая достаточно история. Не попсовая, если в двух словах охарактеризовать. Там оператор Александр Ильховский сформулировал так: «Главное не то, что мы делаем кого-то лучше, а то, что мы сами становимся лучше, занимаясь творчеством».
То есть бокс-офис для вас не аргумент для согласия?
Когда фильм затевается, о коммерческом успехе никогда речь не заходит. Да и потом в нашей стране сборы не отражаются на гонорарах артистов.
А вы интересуетесь, собрал ваш фильм денег или нет?
Последнее время у меня такие фильмы — да и не в последнее время… Я знаю, например, что «Питер FM» собрал в десять раз больше, чем он стоил. Мог бы и не собрать, а мог вообще не выйти, потому что в какой-то момент продюсеры немножечко разочаровались в этой истории, поняли, что этот фильм не надо, наверное, выпускать, потому что он никому особо не будет нужен. А оказалось, что он откликнулся.
Какой самый старый фильм недавно пересматривали?
Пересматривал фильмы с Верой Холодной, их не так много осталось. «В горах мое сердце» Хамдамова. В самолете смотрел «Трамвай ”Желание“». А когда-то моим настольным был «И карлики начинали с малого» Вернера Херцога — черно-белый фильм о немецких карликах в Мексике. Он просто стоял в видеомагнитофоне, я просыпался, включал, карлики начинали бегать, меня это успокаивало.
Как вы все успеваете: рок-группа, кино, театр?
Иногда я принципиально делаю паузу в съемках и репетициях, и тогда мое основное время занимает музыкальная группа Pokaprët. Для меня это важные периоды жизни. Недавно вышел сингл, и у нас достаточно материала, чтобы записать альбом, но это вопрос времени.
Вы играли музыкантов в кино или театре?
Я играл Рахманинова в «Ветке сирени». Еще предлагали играть несколько раз рок-музыканта, но я думал: а как его играть, если я и есть рок-музыкант.
Ваш любимый рок-музыкант?
Я до сих пор слушаю группу The Doors. Фильм Оливера Стоуна в свое время на меня произвел сильное впечатление. Вообще люблю разную музыку: ска, джаз, хардкор, Том Уэйтс, Rage Against the Machine... Разную.
Цой?
Да. Я считаю, что Цой и Курт Кобейн — два самородка. Тот случай, когда простота становится гениальностью. Один в Америке в 90-х годах, другой в России в 80-х создали из ничего практически целый мир. Неслучайно столько людей сходили по ним с ума и носили эти майки бесконечные...
Вы бы так хотели?
Чтобы все ходили в майках с моим изображением? Нет. В какой-то момент у меня кухня была обклеена газетами, и туда, где в газетах были фотографии, я вклеивал снимки своих любимых героев из актеров, музыкантов, художников и поэтов. Маяковского, Бродского. Кубрика, Ника Кейва. И я понял еще тогда, что не хотел бы на место кого-то из них, мне мое место интересно. Чего и вам желаю.
"— Дело в том, — говорил Акутагава-сан, выходя на освещенное солнцем место, — что не существует такой вещи, как цивилизация. Это понятие, которое китайцы — или, если ты предпочитаешь западную терминологию, греки — придумали для того, чтобы морально обосновать свои попытки установить господство над другими народами.
Николас покачал головой:
— Я вас не понимаю. А что вы скажете о таких сторонах японской жизни, которые свойственны только нам: сложность чайной церемонии, искусство “укиё-э”, икэбаны, хайку, понятия о чести, сыновний долг, “бусидо”, “гири”... Мы живем во всем этом.
Акутагава-сан взглянул в открытое молодое лицо и вздохнул. У него когда-то был сын, который погиб в Манчжурии от рук русских. И теперь он каждый год совершал паломничество в Китай, чтобы быть поближе — к чему или к кому, он и сам не знал. Но сейчас подумал, что знает.
— То, о чем ты говоришь, Николас... Все эти вещи — наслоение культуры. Они не имеют отношения к слову “цивилизация”, всего-навсего условности сегодняшнего дня.
Они шли вдоль склона холма, дрозд летел вслед за ними, возможно ожидая, что эти могущественные существа пожалуют ему кое-что на завтрак.
— Если бы общество было по-настоящему цивилизовано, — продолжал Акутагава-сан, — оно не нуждалось бы в самураях и в таких воинах, как мы. Понимаешь, в этом просто не было бы необходимости. Но понятие “цивилизация” подобно понятию “коммунизм”. Чистое в замыслах, оно не существует в реальности. Просто некое абсолютное понятие. Что-то вроде теории относительности. Мир, в котором существуют только высокие помыслы, где не шпионят друг за другом, не прелюбодействуют, не злословят, не разрушают...
Акутагава-сан положил свою руку на руку Николаса. Они остановились и залюбовались все еще скрытой в утренней дымке долиной, где верхушки деревьев пронзали колышущийся туман.
— Для большинства людей, Николас, — продолжал Акутагава-сан, — из этого состоит жизнь: явное или тайное, известное или секретное. Но для нас все обстоит иначе. Если мы отбросим понятие “цивилизация”, мы себя освободим. Погружаясь в туман, мы учимся тому, как оседлать ветер, ходить по воде, прятаться там, где нет укрытий, видеть с закрытыми глазами и слышать с закрытыми ушами. Ты узнаешь, что одного вдоха может хватить на несколько часов, и научишься, как расправляться со своими врагами. Освоить эту науку нелегко. Я знаю, ты это понимаешь. И все же я должен повторить это еще раз. Ибо, выбирая себе ту или иную жизнь, ты принимаешь на себя ответственность за нее перед Богом. Самое главное — дисциплина. Без нее воцарится хаос, и при первой возможности зловредная анархия жадно проглотит нашу культуру... всю культуру."
